налились малиновым цветом и наполнились столь же малиновым звоном.
– Бездарь, упавший на мою голову! Проклятие Мельпомены! Сколько раз можно повторять, не «хенде хох», а «хайль Гитлер»! Можно хоть раз выучить текст!
Голос беснующегося Станиславского проник сквозь колокольчики в трепещущее сознание замполита.
– Не ори ты на меня, – огрызался голос Кролика, – я помню, что-то по-немецки нужно сказать… Зачем нужны эти подробности? Я вообще волнуюсь. Мне все кажется, что на меня дедушка смотрит. Через прицел… Ой, кто это лежит? Товарищ майор, что с вами?
Дядя Ваня пару минут отбивался от налетевшего эсэсовца, но потом пришел в себя окончательно и уселся на полу, свесив живот между ног.
Пес Курсант по старой памяти попытался игриво пристроиться к замполиту, но тот грубо отпихнул его утепленным сапогом, сказав, что фашизм не пройдет.
– Репетируете, значит? – спросил замполит с пола.
Мы, поднимая его за руки, закричали, что репетиции идут вовсю и концерт получится первосортный.
– Вы еще услышите, как прапорщик Самородко поет, – посулил льстиво Кролик замполиту, прижимая к груди черную фуражку с черепом, – это что-то божественное!
– Отставить божественное! – твердо сказал Дядя Ваня, окончательно приходя в себя. – Наш реализм должен быть сугубо социалистическим. В крайнем случае, краснознаменным. И никак иначе. Желаю творческих успехов, товарищи!
И покинул Первую Площадку.
25
…Перед концертом я встретился с Панфилом в чипке. Гуси его подразделения также прошли инициацию, получив по двенадцать волшебных ударов ремнем. Панфил успел привести в порядок форму. Теперь мы выглядели как два полноценных помазка. Ушиты, заглажены, с гнутыми бляхами и в разукрашенных валенках, словом, пара клоунов. Впрочем, тогда нам так вовсе не казалось.
Панфил был переменчив. Изменение статуса явно его радовало, и он то и дело расплывался бессмысленной улыбкой на пол-лица и сдвигал на затылок квадратную синюю шапку. Когда же мысли Панфила устремлялись к дому и ветреной подруге, на физиономию его набегала мрачная тень, и он делался похожим на лорда Байрона.
Я не преминул поделиться с Панфилом этим наблюдением.
– Еще бы ногу тебе сломать, чтоб хромал, как лорд, – от души пожелал я.
На это Панфил нелюбезно срифмовал «Байрон – Ху… ймон» и попросил меня помолчать.
– А поскольку ты, Бабай, молчать не можешь, то лучше я тебе почитаю, а ты послушай, – строго сказал Панфил, и прочёл:
Знаешь, я ведь когда-то
Верил в то, что она существует.
И про тех, кто не верил,
Говорил, что ничтожны они.
Получилось нескладно —
Хоть искренне каждый рискует,
Риск оправданным не был,
Я рискнул – и сгорел от любви.
Как слепой я,
Что кожею чувствует солнце,
Но не может увидеть —
Такой невесёлый пример.
Надо мной
Монумент
Из начищенной новенькой бронзы —
«Был уверен и предан,
и за это он в муках сгорел».
Так мы все – мотыльки,
Жизнь, схватив, что подарена на день,
Бьемся в стекла,
И манит нас пламень в ночи.
Обессилев совсем
До того, что ожог лишь приятен,
Мы сгораем на свечках веселых —
И всё тут!
Кричи иль молчи…
…Торжественная часть началась сразу после ужина. В актовый зал клуба были согнаны все свободные от смен. Первые несколько рядов занимали офицеры и прапорщики с семьями.
Парадная форма празднично попахивала нафталином, наградные планки топорщили кителя. Толстые, выкрашенные в блондинок жены, с вышедшими из моды халами на головах, располагались по правую руку. Худосочные, прыщеватые дочери – по левую.
Сыновей у офицерского состава не наблюдалось. Казалось, что советское Заполярье каким-то волшебным образом борется с естественным воспроизводством офицеров после того, что они с ним сделали.
Солдаты начинались ряда этак с шестого-седьмого. Здесь стоял густой запах гуталина. По случаю праздника все были переодеты в парадную форму. Валенки к ней, к сожалению, не относились, а сапоги приходилось чистить.
На сцене над красным саркофагом стола, увенчанным несвежим графином, возвышались: командир части полковник Максаков, замполит Дядя Ваня и комсорг цыган-лейтенант Гриша. На лице полковника Максакова застыло выражение тихого отвращения. Он словно говорил: «Боже, где уже моя пенсия?». Замполит и комсорг излучали служебное сияние. Дядя Ваня улыбался скупо и мудро, а Гриша откровенно и задорно, как хорошо наевшийся конь.
Замполит проговорил примерно полчаса, а потом полковник Максаков толкнул его локтем в бок, и было объявлено о начале праздничного концерта.
– Сейчас ребята покажут! – гордо шепнул Дядя Ваня на ухо Максакову.
И мы действительно показали.
За кулисами, пока убирали кумачовый стол, освобождая сцену, Панфил потянул меня за рукав.
– Позови Кролика, – сказал он, – у нас есть выпить.
Кролика уговаривать не пришлось. Мы нырнули вслед за Панфилом в пыльную кладовку, где хранились музыкальные инструменты.
Группа «Странники» в полном составе уже была там. Джаггер, успевший слегка тяпнуть, закричал:
– Сюрприз! – И извлек из-за большого барабана, слегка запыленного Батю.
Батя улыбался довольно, но в его улыбке недоставало уже трёх зубов.
– Потери мирного времени, – туманно пояснил Батя.
– Ну, как ты?
– Весь автопарк на мне, можно сказать живу в гараже.
– Доволен?
– Жить можно. Брагу ставим. Заходите, пацаны…
В дверь постучали условным стуком. Джаггер открыл задвижку и заорал:
– А вот и главный сюрприз!
– Значит, я не главный? – удивился Батя.
В кублушку вошел довольный Чучундра.
– Еле проскользнул, – посетовал он, – всюду заслоны Дяди Вани. Борьба с пороками. А вот и порок! – и извлек из-под пошива грелку устрашающих размеров.
– Что там, водка? – спросил немедленно Кролик.
– Обижаешь, дорогой!
– Брага?
– Снова обижаешь.
– Одеколон я пить не буду.
– Не хочешь, не пей. Это выморозки. Всю ночь готовили.
Тут Джаггер с Чучундрой наперебой начали рассказывать, как полночи на морозе они сливали одеколон «Саша» на железный лом, упертый под углом в миску. При этом весь несъедобный парфюм застывал мутной беловатой массой на ломе, а незамерзающий животворящий спирт благополучно попадал в алюминиевую миску.
– Это нектар! – похвалил напиток Джаггер, – лучше коньяка.
Мы все хлопнули по полкружки нектара, воняющего духами и резиной.
Кролик, проглотив напиток, вытаращил глаза.
– Нет! Это не нектар, – сказал он.
– А что же?
– Амброзия! Давайте еще по одной…
Тут Панфил встал и, подбоченившись, объявил:
– Стихи.
…Было время, когда я друзей узнавал по походке.
Двери настежь! Входили в жилище друзья.
Много музыки, песен, цветов и, особенно – водки.
Как забыть это все – это жизнь, это память моя.
Если б вдруг появился джинн
Из импортной фирменной склянки
И сказал: Начинай все сначала,
как можешь, не трусь.
Я бы все повторил поэтапно от пьянки – до пьянки,
Лишь, пожалуй, усвоив пророка наивную грусть.
Вот бы всех вас собрать,
познакомить и выйти неслышно.
Пусть веселье горит, я один покурю на крыльце.
Солнце скатится вниз,
словно с дерева пыльная вишня.
И застынет слезинка-алмаз на любимом лице…
Пляска сводного ансамбля сотрудниц пункта секретной связи прошла на «ура». Завклубом, прапорщик Дукемаров, по кличке Дуремар, растянул баян. Под звуки «Тачанки» четыре танцорки с картонным пулеметом со страшным грохотом принялись выбивать пыль из сцены.
При вращении подолы взлетали, что способствовало
